Андрей Майданский. Диалогический марксизм Вадима Межуева

История не раз знавала времена, когда первоклассные философы появлялись на свет целыми грибницами. У нас в стране такое случилось, кажется, лишь однажды – в 1950‑х, на стыке сталинской и «оттепельной» эпох. Неподалеку от Кремля, на Моховой 11, размещался философский факультет Московского университета. Его интеллектуальным лидером стал Э.В. Ильенков, успевший до своего изгнания из МГУ выучить два потока «гносеологов». В их числе оказался и Вадим Межуев, назвавший явление Ильенкова народу «философским откровением свыше»[1]. На третьем курсе Ильенков познакомил студентов с настоящим, чистопробным Марксом.

Уже потом, со временем у Вадима Межуева сложился собственный образ Маркса-историка, в диалоге с которым и созревала «философия культуры». Краеугольным камнем этой новой области знания В.М. Межуев сделал Марксово понятие «духовного производства».

Духовное производство – это генератор общественного сознания, отливающегося в формы политики и права, религии и морали, искусства и науки. Если сознание вообще есть «осознанное бытие», то возникают естественные вопросы: как конкретно совершается это осознание бытия? почему одни и те же формы бытия осознаются по-разному? как отличить сознание истинное от иллюзорного? и т.д. Вадим Межуев стремился понять сознание как «объективно протекающий процесс», выражающий различное положение людей в системе общественного разделения труда[2].

Производство, по Марксу, создает не только необходимые для жизни вещи – материальное богатство; оно создает также и все историческое многообразие отношений между людьми, и самого человека как существо общественное, мой и твой персональный «ансамбль общественных отношений» – личность.

«Духовное производство, – развивает мысль Маркса В.М. Межуев, – как бы надстраивается над производством сознания в его обыденной форме»[3]. В итоге складывается особая общественная форма сознания, вторичного типа, развитие которой осуществляется группами профессионалов духовного труда, или «идеологическими слоями общества». Если в сфере материального производства и товарного обмена отношения людей принимают форму отношения вещей, овеществляются, то в сфере духовного производства реальные отношения людей преобразуются в идеальную форму, идеализуются самыми разными способами, в том числе и средствами философии. При этом «сознание не просто отражает уже сложившуюся общественную связь, но и принимает активное участие в процессе ее формирования… Сознанию принадлежит исключительная роль не только в совершенствовании орудий труда и технологической базы производства, но и в изменении самих общественных отношений, в установлении новых форм социального общения между людьми»[4].

В этих строках В.М. Межуев фактически исполняет первую заповедь философа: «Познай самого себя». Он ведь и сам принадлежал к «идеологическому слою» общества, и старался, как мог, «принимать активное участие в процессе формирования общественной связи». Ровно тем же занимался в свое время и Маркс.

Общественным идеалом Межуева был коммунизм, понятый как производство свободной индивидуальности, человеческой личности. Вопреки наивным представлениям истматчиков и их предтеч, «коммунистов-утопистов», коммунизм – не социальная система, сконструированная раз и навсегда, где все идет в согласии с кабинетным планом. Общество без спонтанности и самодеятельности, без разноголосицы и свободы воли – это казарма. Марксов коммунизм, по В.М. Межуеву, есть «непрерывно совершающийся в истории процесс производства людьми своих сил и отношений, получающий лишь форму их сознательной и свободной деятельности. Ничего другого помимо свободного и сознательного участия людей в этом производстве коммунизм не предлагает»[5].

Вообще-то, Маркс еще предлагал обобществить частную собственность – в первую очередь средства производства: землю, фабрики, банки и даже транспорт[6]. В этой акции он усматривал материальное условие sine qua non «свободной и сознательной деятельности». В работах Межуева тема ликвидации или «снятия» частной собственности всерьез не затрагивалась, равно как и проблема эксплуатации труда капиталом. Он ограничился исследованием «бельведера» общественного сознания – сферы духовного производства, не вдаваясь в «базисную» экономическую проблематику. Категорию общественной собственности Межуев отнял у политэкономии и вручил культуре.

«Мы не понимаем высмеянные нами марксистские категории. Возьмем, скажем, категорию общественной собственности. Так вот у Маркса это не экономическая категория, она не имеет никакого отношения к экономике, это категория культуры. Общественная собственность – это собственность не на вещи, а на знания, культуру, которая не может быть поделена, в отличие от частной собственности, денег и тому подобного. Есть такие вещи, например знания, которые в принципе не подлежат дележу. Теория относительности в равной мере принадлежит и мне, и вам, мы ею пользуемся, она от этого не убывает. Вот что имел в виду Маркс под общественной собственностью – собственность на культуру, на дух. И он спрашивал: возможно ли общество, в котором такая собственность была бы основой?»[7].

В этом рассуждении звучат сразу несколько важных мыслей, которые на самом деле Марксу не принадлежат. Но нет сомнений в том, что мысли эти появились в ходе раздумий над трудами Маркса.

Вадим Межуев говорил, что он «едва ли марксист», а сборник своих статей озаглавил «Маркс против марксизма» (курсив в заглавии принадлежит самому автору). Поэтому я далеко не уверен, что он одобрил бы название моей статьи. Но полагаю, он не стал бы возражать против того, что идеи Маркса о «культуре и истории» (название программной книги Межуева 1977 года издания) есть тот «базис», на коем покоится его собственная «философия культуры». Он марксист в этом конкретном смысле, и именно в этом смысле остается близок и дорог мне. При всех наших разногласиях относительно векторов развития теории Маркса, я полностью разделяю убеждение В.М. Межуева в том, что Маркс не нуждается в апологиях. Наоборот, он нуждается в критике, острой и нелицеприятной, какой он сам подвергал других, включая своих учителей – Гегеля и Фейербаха.

Коренную ошибку Маркса Вадим Межуев – на мой взгляд, совершенно верно – усматривал в ставке на пролетариат. Добавил бы, что вся эта спекулятивная диалектика гегельянского замеса – «кто был ничем, тот станет всем»[8], – не имеет ничего общего с материалистическим пониманием истории. За полгода-год до своего коперниканского открытия младогегельянец Маркс уже был (и отчетливо сознавал себя) идеологом пролетариата. Мечтая «ударить молниями» своей – тогда еще сугубо идеалистической – мысли в «нетронутую народную почву»[9]…

В.М. Межуев подчеркивал, что принцип индивидуальной свободы образует живой нерв Марксова коммунизма, в отличие от всех остальных коммунистических учений. Этот принцип абсолютно чужд пролетарскому сознанию. Отнять у «буржуев» общественное богатство и поделить всё поровну или хотя бы увеличить заработную плату, сократив время изнурительного «абстрактного труда», – вот о чем мечтал пролетарий в те суровые времена[10]. Идеал универсального человека-творца был ему классово чужд. Маркс безуспешно пытался привить этот ренессансный идеал реальному коммунистическому движению.

Не нравились Вадиму Межуеву и радикально-революционные методы решения социальных проблем. Он утверждал даже, что Маркс и Энгельс с годами утратили былую революционность, сделав ставку на мирную победу в борьбе за власть и осуществление социалистических реформ[11]. Трудно сказать, какие их слова могли быть истолкованы подобным образом, в духе социал-демократического реформизма. Авторы раз за разом переиздавали «Манифест Коммунистической партии» без изменений, а в Предисловии ко второму русскому изданию (в 1882 г., за год до смерти Маркса) выражали надежду, что грядущая революция в России «послужит сигналом пролетарской революции на Западе». Рецепт никак не из вегетарианского меню социал-демократов.

Впрочем, как уже отмечалось, В.М. Межуев и не стремился выглядеть ортодоксальным марксистом. Когда требовалось, он непринужденно перекраивал Маркса по вкусу, не обременяя себя поиском текстуальных «верификаций». Мало того, он постоянно, систематически втягивал Маркса в диалог с чуждыми ему философскими течениями, одни мысли классика развивая, другие – ретушируя, третьи – попросту игнорируя. Вадим Михайлович любил и умел полемизировать плодотворно, с пользой для дела и, в большинстве случаев, без ущерба для личных взаимоотношений. Эта нечастая в республике ученых добродетель привлекала в нем и автора этих строк. Пару раз я втягивал его в марксистские дебаты, публиковавшиеся затем на страницах журналов «Логос» и «Альтернативы».

Так что, когда потребовалось маркировать философскую позицию Вадима Межуева, первым пришедшим мне в голову определением оказался «диалогический марксизм». Хорошо информированный Гугл такого термина в природе не обнаружил – и понятно, в принципе, почему: звучит как оксюморон. Сам Маркс был мало склонен диалогизировать с инакомыслящими. Он предпочитал вести полемику в мойдодыровом стиле «растопчу и проглочу» – что ему обыкновенно и удавалось благодаря явному интеллектуальному превосходству над современниками. Марксисты же переняли эту высокомерную манеру ведения «диалогов», не имея подобного превосходства, а зачастую и уступая своим визави в познаниях и силе ума. Нехватка того и другого обычно компенсировалась менторской позой и пошлой бранью; классический образец такого сорта философствования явил миру ленинский «Материализм и эмпириокритицизм».

Другое крыло марксистов, впрочем, занялось изготовлением гибридов Маркса с Кантом или Махом, экзистенциализмом или структурализмом. Этот путь Вадима Михайловича также не привлекал. Критический диалог требует определенной интеллектуальной дистанции между его участниками. Смешение взглядов диалогу только помеха.

Исторически необходимым условием возможности диалога является «сознание общечеловеческого родства», утверждал В.М. Межуев. Такая форма сознания возникает лишь в развитой цивилизации, стирающей природные и клановые различия между людьми. Субъектом диалога всегда выступает свободный сознательный индивид, ищущий встречи и общения с другим, столь же свободным индивидуальным сознанием. «Только после того, как индивид осознал себя автономной личностью, свободной индивидуальностью, у него возникло сознание своей причастности ко всему человеческому роду, а значит, к людям иной крови, религии, культуры и даже расы. Сознание общечеловеческого родства и рождает потребность в диалоге, причем не только внутри своей культурной группы, но и с представителями других групп. Цивилизация, чьим базовым принципом является свободная индивидуальность, превращает диалог в основную форму межчеловеческого общения»[12].

Диалог позволяет мне увидеть себя со стороны, глазами других людей, и таким образом обрести адекватное самосознание.

Задача философского диалога не просто в обмене опытом, ценными мыслями, но – в создании «универсального». Философ, по Вадиму Межуеву, есть «человек, способный мыслить универсально». Под этим углом зрения он смотрел и на русскую философию: она искала то, что может объединить всех людей, «вселенское». В этом плане русская идея продолжает идею римскую, западноевропейскую, хотя представления о конкретных путях и средствах всемирного консенсуса у русских философов – свои, зачастую весьма и весьма «неримские».

Если Запад двинулся по пути развития формальной рациональности (при этом постоянно, с самых разных сторон подвергая «рассудок» критике), то Россия уповала на моральные и/или религиозные ценности. Межуев пытался найти точку синтеза этих двух устремлений: «Запад и Россия выразили две половины одной и той же истины. Вот что важно. Нам надо идти путем синтеза, а не путем противопоставления одного другому. Вот моя точка зрения»[13].

Такой синтез рациональности и моральности, по его мнению, предлагает социализм. Разумеется, речь не о том «реальном социализме», построение которого провозглашалось в эпоху распада СССР. У Вадима Межуева социализм лишен строго определенных экономических или политических черт (хотя сам он, безусловно, был демократом по своим политическим убеждениям и пристрастиям). Политиков он считал ответственными за дискредитацию идеи социализма и настойчиво предлагал перевести разговор о социализме из политической плоскости в плоскость научно-теоретическую.

«Социализмом» в работах В.М. Межуева называется «такая общественная форма, в которой человек, освобождаясь от власти возвышающихся над ним экономических и политических институтов, получает наконец возможность и условия для полного и свободного развития своих способностей и талантов»[14].

В таком абстрактно-философском смысле «социалистами» оказываются гуманисты-просветители едва ли не всех времен (включая, конечно, и Маркса). Европейская культура всегда жила мечтой о таком общественном строе, изыскивала возможности его осуществления, добавляет Межуев. Но только сегодня в наиболее развитых странах мира это, наконец, стало возможным практически.

Отстаивая свой социалистический идеал – неважно, на трибуне симпозиума или в «комментах» фейсбука, – Вадим Межуев был тверд как скала и непримирим как Маркс. Социализм, в его понимании, выражает интересы не особого общественного класса, но человека трудящегося, преобразующего свой культурный мир и тем самым творящего самого себя и свои общественные отношения с другими людьми.

Ученый или художник подходит под это определение никак не в меньшей степени, нежели классический пролетарий, занятый «абстрактным трудом» – иссушающей тело и отупляющей ум работой. Маркс допустил ошибку, отдав приоритет пролетариям перед остальной массой трудящихся и связав осуществление гуманистического идеала с революционным рабочим движением. Пролетариат не сумел стать могильщиком буржуазии, напротив, по мере развития буржуазного общества класс пролетариев (в теоретически строгом смысле слова – людей, у которых нет ничего, кроме рабочей силы) мало-помалу истончался, хирел и оттеснялся на периферию капиталистического мира. Мало что осталось и от бунтарски-революционного духа, так восхищавшего Маркса. Дело идет к тому, что капитализм окажется могильщиком пролетариата. Точнее, в могилу истории пролетариат отправит развитая капитализмом производительная сила всеобщего труда. А рядом, рано или поздно, ляжет капиталист.

Всеобщий научный труд неминуемо похоронит частный трудв любых его исторически существующих формах, будь то живая рабочая сила пролетария или «вещная» сила мирового капитала. Ибо капитал, как открыл нам Маркс, представляет собой не что иное, как тот же самый частный труд, только «овеществленный».

Среди левых идеологов, правда, нет недостатка в желающих спасти марксистскую доктрину ценой распространения понятия «пролетариат» на всех наемных работников, помогающих капиталу расти, – от сборщиков кофе и табака на плантациях до топ-менеджеров с миллионными зарплатами. Самые храбрые теоретики зачисляют в «рабочий класс» и студентов с домохозяйками.

Именно так – с изменения vera rerum vocabula (лат.:правильных наименований вещей), по Марксу, обычно и начинается разложение научных теорий. Зачислив в понятие труда работу сил природы и домашних животных, Мак-Куллох явил миру «самый жалкий образчик» разложения трудовой теории стоимости Рикардо, «превращающий ее в галиматью»[15]. Полагаю, Маркс не пощадил бы и тех, кто сегодня пытается спасти его собственную теорию при помощи подделки научной монеты.

Вадим Межуев был категорически против смешения работников физического и умственного труда в один общественный класс: если первые вступают в процесс производства как собственники «рабочей силы, данной им от природы», то вторые – как «собственники знания, представляющего собой уже не природный, а общественный дар». Последняя форма собственности, и только она одна, по мысли В.М.Межуева, «заключает в себе зародыш общественной собственности»[16].

Пролетарий – это такой же частный собственник, как и буржуа. Он собственник и продавец своей рабочей силы, которая сама по себе, без соединения с капиталом, произвести ничего не может. Иное дело человек, производящий знания, «идеи», культурные ценности вообще. И сам процесс труда, и плоды его имеют непосредственно общественный характер. Частная собственность на знания в принципе невозможна (если не путать знания с «информацией»). Самые глубокие и драгоценные знания, добытые человечеством за всю его историю, сегодня доступны любому желающему. Правда, чтобы «присвоить» их, требуется приложить труд, упорный и многолетний.

Отсюда проистекает оригинальное понимание общественной собственности, предлагаемое в работах Вадима Межуева. Он утверждает, что такая собственность в истинном смысле слова возможна исключительно в сфере знания и сознания, в мире идей. Общественная собственность «предполагает не дележ богатства, а его присвоение каждым целиком и без остатка»[17]. Подобного рода присвоение каждым всего и вся, разумеется, невозможно в случае с вещами материальными, потребляемыми физически. Последние всегда были, есть и останутся предметом дележа и, соответственно, вотчиной государства и рынка, которые этот дележ осуществляют практически.

Предметом общественной собственности может быть лишь то, что нельзя приватизировать, т.е. поделить на части, принадлежащие разным лицам. Наука, например, «по природе своей принадлежит каждому, есть всеобщее достояние, что и делает ее главным объектом реального обобществления… В более широком смысле под общественной собственностью следует понимать собственность на культуру в целом. Наряду с наукой она включает в себя все то, что служит средством производства самого человека как “основного капитала” – искусство, образование, различные виды интеллектуальной и творческой деятельности, информационные системы, формы общения»[18].

Сфера материального производства, где непосредственно создаются не «сами люди», а вещи, «потребительные стоимости», обобществлению не подлежит, считает В.М. Межуев. Здесь без дележа обойтись не получится. Если дележ вещей неискореним, значит вечны и механизмы дележа – рынок и государство (хотя об этом он прямо, вроде бы, не писал). Культура и только она одна может сделаться общественной собственностью.

Это свое решение проблемы обобществления собственности Вадим Межуев приписывает Марксу, и на сей раз не без основания, надо признать. В третьем томе «Капитала» имеется одно знаменитое место, в котором производство общественного богатства делится на два «рейха». Материальное производство есть «царство необходимости», а духовное производство (сфера культуры, в терминологии Вадима Межуева) образует «царство свободы»[19]. Истинной жизнью человек живет лишь в последнем; в первом же совершается вечное противоборство с природой.

Свобода трактуется здесь как абстрактная противоположность необходимости – и вместе им не сойтись. Трудно назвать такой Марксов взгляд на соотношение необходимости и свободы диалектическим[20], но дело не только в этом. Пребудет ли материальное производство во власти частной собственности до скончания века? Останется ли оно сферой «дележа»? У Межуева выходит именно так. Общественная собственность возможна только и исключительно в сфере культуры, производства «человеческого капитала». Обобществление средств производства – земли и иных природных ресурсов, фабрик и финансовой системы, не говоря уже об отмене права наследования, требуемой в «Манифесте компартии», – в социалистическом проекте Вадима Межуева не предусмотрено.

Проект вполне себе реалистический, в нем нет ничего такого, что нельзя было бы осуществить прямо сейчас, в мире дикорастущего капитализма. Пусть себе капитал и дальше цветет в экономике на здоровье. Общественная собственность – «категория не экономическая»[21], так давайте оставим кесарю кесарево и примемся возделывать наш общий сад культуры.

Огромный плюс заключается в том, что осуществление такого рода «культурного социализма» не требует ни малейшего насилия.

Маркс, как известно, считал насилие спутником всякой социальной революции. Большевики обожали цитировать знаменитую сентенцию из главы о «так называемом первоначальном накоплении», находя в ней санкцию на мятеж и террор: «Насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым»[22].

Вадим Межуев насилие не приемлет. Конечно, без крови и расправ не обходится ни одна революция, и ставить ей это в вину нелепо – все равно что пенять землетрясению за разрушенный дом. «Осуждая Октябрь, необходимо осудить тогда и все революционное движение в России, охватившее собой все поколения русской интеллигенции. А заодно надо осудить и всю русскую историю, ставшую для этого движения питательной почвой. Если почва рождает революцию, последняя рано или поздно напоит ее кровью»[23].

Революционное движение народа заслуживает по меньшей мере сочувствия, как благородный порыв к свободе. Однако социализму, как его понимает сам Вадим Межуев, насилие лишь вредит. Такой социализм есть плод естественного саморазвития культуры.

«Главный урок XX столетия – пагубность для социализма любой формы насилия», – пишет Межуев. «Желание насильственно изменить ход истории всегда утопично»[24]. В части теоретического обоснования этого желания Маркс и Энгельс были самыми настоящими утопистами, как и почти все их предшественники-коммунисты (за исключением тех, кто предлагал селиться на островах, как тезки Мор и Кампанелла) и анархисты.

Марксисты-ленинцы взяли на вооружение именно этот утопически-идеологический проект мировой революции, мало что сумев понять в научной части учения Маркса. Социал-демократов, Плеханова и его соратников, считавших, что Россия не созрела для пролетарской революции – не говоря уже о критиках самой идеи политической революции и диктатуры пролетариата, – Ленин клеймил как ревизионистов и ренегатов.

Вадим Межуев совершенно прав, указывая, что бороться с рыночными отношениями насилием и запретами глупо и вредно. Свидетельством тому – вся история «реального социализма», грустная и недолгая. Отсюда В.М. Межуев делает вывод, что единственный способ если не одолеть, то по крайней мере потеснить мировую буржуазию – это совершенствование культуры. «Рынок не ликвидируется, но постепенно ограничивается в своих притязаниях на тотальную власть в обществе, уступая главенствующее место внерыночным формам производства и общения, целью которых является нечто иное, чем просто получение прибыли»[25].

Таков вектор исторического развития некоторых передовых стран мира, по крайней мере со второй половины XX века. Вадим Межуев не выдумал свой культурный социализм, а срисовал его теоретический образ с истории жизни норвежцев и австралийцев.

Главный недостаток его концепции – в полнейшем отвлечении от исследования экономики, того материального базиса, на коем покоится «сфера культуры». Открытое Марксом материалистическое понимание истории в работах Вадима Межуева ограничено пределами «экономической формации», к которой причисляются одни только классовые общества. В остальных формациях экономика базисом общественной жизни, по его мнению, не является. В условиях социализма, как и в доклассовых обществах, базисом становится культура.

Этот взгляд Вадим Межуев, отталкиваясь от книги востоковеда М.А. Виткина, приписывал «позднему Марксу». Показать, с текстами в руках, неадекватность такого прочтения Маркса не составляет труда[26]. Что же касается существа проблемы, то здесь нет возможности вдаваться в его обсуждение, тем более что сам В.М. Межуев этим не занимался.

«Поздний Маркс», хоть и разлучил материальное производство с «царством свободы», утверждал, что это последнее «может расцвести лишь на этом царстве необходимости, как на своем базисе»[27]. Стало быть, материальное производство образует базис общественной жизни и в коммунистической формации. И какая-никакая свобода тут тоже должна иметься в наличии: «Свобода в этой области может заключаться лишь в том, что коллективный человек, ассоциированные производители рационально регулируют этот свой обмен веществ с природой, ставят его под свой общий контроль, вместо того чтобы он господствовал над ними как слепая сила; совершают его с наименьшей затратой сил и при условиях, наиболее достойных их человеческой природы и адекватных ей. Но тем не менее это все же остается царством необходимости»[28].

Вопрос в том, как поставить процесс производства под общий контроль, как отобрать власть у слепой силы рынка? В трудах Маркса, действительно, обнаруживается два решения: утопически-революционное и сугубо экономическое. Первое лежит на поверхности – История поставила на нем кровавый крест, и сегодня уже не так много осталось упорствующих поборников пролетарской революции[29].

Гораздо перспективнее второе решение, выработанное Марксом в ходе исследования анатомии капиталистического общества, четверть века спустя после того, как он сделался революционером, идеологом мирового пролетариата. Ключом к решению становится упомянутое выше понятие всеобщего научного труда. «Превращение общественного знания в непосредственную производительную силу» (Маркс) полагает имманентный, естественноисторический предел саморазвития капитала, никоим образом не зависящий от политических революций и пролетарских диктатур.

Как таковая, наука возникает вследствие разделения труда на духовный и материальный, и добрых две тысячи лет она развивалась в верхних слоях общественного сознания, в элитарном «царстве свободы» на базисе несвободного материального производства. Развитие науки сводит к минимуму – а в тенденции и к нулю – затраты физической рабочей силы в процессе материального производства. Ее заменяют и вытесняют иные силы природы. Высокие технологии сотрут пролетариев с лица земли, как некогда уже истребили ямщиков и рикш, коробейников и телеграфисток.

Если Маркс-идеолог связывал свои революционные чаяния с «уходящей натурой» Истории, то Маркс-ученый ищет предел капиталистического развития в создаваемых им самим производительных силах «всеобщего труда». Ученый, инженер, программист – генератор знаний и технологий, носящий свое «средство производства» на шее, – на наших глазах превращается из тонкой «прослойки» в доминирующий общественный «класс».

Сегодня это ясно практически всем, и далеко не один Вадим Межуев пытался понять, как при этом меняются общественные отношения между людьми. Какой общественный строй «нормален», естествен и наиболее благотворен для расширенного производства «чистых идей»? Очевидно, он мало похож на строй, заточенный для производства «вещей», материальных ценностей, распределяемых между людьми-индивидами такими сверхличными институтами, как рынок и государство. Идеологи технократии, вроде Т. Веблена и А. Богданова, глубоко заблуждались, думая, что ученые возьмут в руки кормило управления государством и примутся, вместо анархичной рыночной стихии, распределять общественное богатство. Эти два архаичных, возникших на заре цивилизации «руля» не нужны и не годны для производства и обмена идей, знаний.

Вадим Межуев хорошо понимал несовместимость мегамашин отчуждения – рынка и государства – с расширенным производством «культуры». В этом отношении его «культурный» социализм умнее и грамотнее «марсианского» социализма Богданова. Однако дальше уже существующей скандинавской модели Вадим Межуев заглядывать остерегался. Он еще меньше, чем Маркс, был склонен к сочинению «рецептов для кухни будущего». Норвегия в мировом масштабе, мне думается, его бы вполне устроила.

Социализм обеспечивает людям не только достойный уровень жизни, производства и потребления, но главное – свободное время, требуемое для саморазвития личности. При социализме свободное время, впервые в истории человечества, превращается в «подлинный базис общественного производства, общественного прогресса в целом», – утверждает В.М, Межуев[30]. И эта идея, опять-таки, приписывается Марксу, хотя тот писал, что в коммунистическом обществе, как и «во всех общественных формах и при всех возможных способах производства», базисом является «сфера собственно материального производства» – царство необходимости, а не свободы. Постоянные апелляции к Марксу мешают нам в полной мере оценить оригинальность концепции самого В.М. Межуева. Верно то, что созданная им концепция «неэкономического» социализма рождается в диалоге с Марксом, и что ее собственный «базис» образуют размышления Маркса о свободном времени как мериле общественного богатства[31].

Как и Маркс, Вадим Межуев видит цель развития материального производства в экономии рабочего времени, его количественном сокращении до минимума. Но если во времена Маркса невозможно было вообразить себе автоматизированное производство, обходящееся без использования абстрактного труда, то в век суперкомпьютеров и «всемирной паутины» сделать это легко и просто. Надлежит не просто уменьшить и сберечь рабочее время, но освободить его целиком и полностью, уничтожив саму границу между рабочим и свободным временем. Труд должен насквозь пропитаться культурой, весь целиком превратившись в творческую самодеятельность.

Проблема построения коммунизма нацело совпадает с проблемой ликвидации разделения труда. Частная собственность и эксплуатация человеком человека, как открыл нам Маркс, представляют собой эффекты разделения труда. Последнее делает необходимым и существование общественных классов, институтов рынка и государства.

Без полной ликвидации разделения труда – на физический и духовный, всеобщий и частный, необходимый и свободный – коммунизм был, есть и останется недоноском Истории. Политические революции не приблизят его ни на дюйм, могут лишь отдалить на какое-то время. Разделение труда уничтожается только (и единственно!) развитием производительных сил, т.е. техники и технологий производства. С ликвидацией разделения труда сами собой «отомрут», прекратят свое существование за ненадобностью государственные и рыночные механизмы связи разделенных производителей и отдельных сфер общественного бытия.

На этом тезисе я хотел бы остановить сейчас свой диалог с Вадимом Михайловичем и нам обоим любезным «призраком Маркса». В заключение хотелось бы повторить слова, сказанные мною лет десять тому назад. Об актуальности учения Маркса свидетельствуют не столько волны моды на «Капитал», не кризисы и прочие симптомы «разложения» капитализма, так радующие недалеких умом «коммунистов», сколько появление из лона классического марксизма все новых теорий, глубоких и неординарных, одну из которых создал Вадим Межуев.

Автор: Андрей Майданский — доктор философских наук, профессор кафедры философии Белгородского государственного университета Белгородский национальный исследовательский университет. Ассоциированный научный сотрудник в секторе гуманитарных экспертиз и биоэтики Института философии

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 20 011-00646.

Литература

Межуев В.М. Бег на месте Бориса Славина // Альтернативы. 2000. № 2. С. 105–117.

Межуев В.М. Диалог как способ межкультурного общения в современном мире // Вопросы философии. 2011. № 9. С. 65–74.

Межуев В.М. Духовное производство: понятие, генезис, структура // Духовное производство. М.: Наука, 1981. С. 128–191.

Межуев В.М. Идея всемирной истории в учении Карла Маркса // Логос. 2011. № 2 (81). С. 3–36.

Межуев В.М. О Марксе. URL: www.alternativy.ru/ru/content/o-markse

Межуев В.М. Маркс против марксизма. Статьи на непопулярную тему. М.: Культурная революция, 2007.

Межуев В.М. Мы – антимодернисты (интервью «Русскому журналу», 19 декабря 2008). URL: http://www.russ.ru/Mirovaya-povestka/My-antimodernisty

Межуев В.М. Социализм как идея и как реальность // Вопросы философии. 1990. №11. С. 18–30.

Межуев В.М. Факультет в середине 60-х годов XX века // Философская оттепель и падение догматического марксизма в России. Философский факультет МГУ им. М. В. Ломоносова в воспоминаниях его выпускников. М. – СПб.: Нестор-История, 2017. С. 110–131.

Майданский А.Д. Логика исторической теории Маркса: реформация формаций // Логос. 2011. № 2. С. 112–149.

Майданский А.Д. Экономика и свобода в «науке истории» Маркса // Логос. 2011. № 2. С. 45–53.

Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения: в 50 т. М.: Политиздат, 1955–1981.

---

[1] Межуев В.М. Факультет в середине 60-х годов XX века, в кн.: Философская оттепель и падение догматического марксизма в России. Философский факультет МГУ им. М. В. Ломоносова в воспоминаниях его выпускников. М. – СПб.: Нестор-История, 2017. С. 110.

[2] См.: Межуев В.М. Духовное производство: понятие, генезис, структура, в кн.: Духовное производство. М.: Наука, 1981. С. 130–131.

[3] Там же. С. 142.

[4] Там же. С. 150–151.

[5] Межуев В.М. Идея всемирной истории в учении Карла Маркса // Логос. 2011. № 2 (81). С. 18.

[6] См. «Манифест коммунистической партии», в главe II – перечень десяти мероприятий для «наиболее передовых стран».

[7] Межуев В.М. Мы – антимодернисты (интервью «Русскому журналу», 19 декабря 2008). URL: http://www.russ.ru/Mirovaya-povestka/My-antimodernisty

[8] Эти строки «Интернационала» не что иное как девиз, вложенный молодым Марксом в уста пролетария: «Ich bin nichts, und ich müßte alles sein (Я – ничто, но я должен быть всем)» (Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 1. С. 426).

[9] Там же. С. 428.

[10] «Равенство в достатке – самая возвышенная греза такого социализма» (Межуев В.М. Маркс против марксизма. Статьи на непопулярную тему. М.: Культурная революция, 2007. С. 113).

[11] См.: Межуев В.М. О Марксе. URL: www.alternativy.ru/ru/content/o-markse

[12] Межуев В.М. Диалог как способ межкультурного общения в современном мире // Вопросы философии. 2011. № 9. С. 70.

[13] Межуев В.М. Мы – антимодернисты.

[14] Межуев В.М. Маркс против марксизма. С. 97.

[15] См.: Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 26. Ч. III. С. 171–174.

[16] Межуев В.М. Маркс против марксизма. С. 96.

[17] Там же. С. 115.

[18] Там же. С. 116–117.

[19] См.: Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 25. Ч. II. С. 386–387.

[20] Развернутая критика его дана в работе: Майданский А.Д. Логика исторической теории Маркса: реформация формаций // Логос. 2011. № 2. С. 147–148.

[21] Межуев В.М. Маркс против марксизма. С. 116.

[22] Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 23. С. 761.

[23] Межуев В.М. Маркс против марксизма. С. 21.

[24] Там же. С. 101, 38.

[25] Там же. С. 101.

[26] Это было сделано в ходе нашей дискуссии в «Логосе». См.: Майданский А.Д. Экономика и свобода в «науке истории» Маркса // Логос. 2011. № 2. С. 49–50.

[27] Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 25. Ч. II. С. 387. Курсив мой. – А.М.

[28] Там же.

[29] С одним из них, Б.С. Славиным, Межуев полемизировал на рубеже веков. Заглавие статьи «Бег на месте Бориса Славина» (Альтернативы. 2000. № 2. С. 105–117) дано В.М. Межуевым в ответ на прозвучавший со стороны Славина упрек в «бегстве от реальности». Человек менее деликатный – вроде меня – охарактеризовал бы славинский призыв повторить пролетарскую революцию как «Пляску на граблях».

[30] Межуев В.М. Социализм как идея и как реальность // Вопросы философии. 1990. №11. С. 27.

[31] В свою очередь, Маркс почерпнул эту мысль в анонимном памфлете «Исток и лекарство от национальных трудностей» (The source and remedy of the national difficulties, 1821). Сегодня установлено, что его автором является английский аристократ, литератор Чарльз Вентворт Дилк (Ch. W. Dilke).